50 лет назад, 28 февраля 1973 года, в издательстве Viking Press вышла «Радуга тяготения» Томаса Пинчона — одно из важнейших произведений американской литературы XX века, большой роман о войне, заговорах, наркотиках, колониализме и тысяче других вещей, ставший классикой постмодернизма. По просьбе Weekend Игорь Кириенков рассказывает, что это за книга и как ее читать.
Томас Пинчон родился 8 мая 1937 года в Нью-Йорке, учился в престижной школе, поступил в Корнелл на инженера, отслужил на флоте, вернулся в университет и перевелся на кафедру литературы (где, кажется, слушал набоковские лекции — апокриф, который дорог сердцу всякого гика-филолога). К занятиям литературой немного располагала семейная история: среди его предков был Уильям Пинчон, британский колонист, написавший первую книгу, которую запретили в Новом Свете,— «Заслуженная цена нашего искупления» (1650). На рубеже 1950–1960-х годов Томас Пинчон работал техническим писателем в Boeing, опубликовал первые рассказы, а в 1963-м выпустил дебютный роман «V.» — авантюрный детектив о преследовании эфемерной незнакомки, удостоившийся похвал критиков за оригинальность задумки и зрелость исполнения. Другой писатель, наверное, воспользовался бы интересом медиа, чтобы рассказать о себе миру, но Пинчон выбрал другую стратегию — отказался от всех интервью, запретил себя фотографировать и принялся тщательно скрывать свое местонахождение. Впоследствии эта недосягаемость сыграет важную роль в сложившемся вокруг Пинчона мифе: ему будут приписывать теракты Унабомбера, авторство писем Ванды Тинаски (громкая литературная мистификация середины 1980-х годов), а затем и анонимное участие в сетевых форумах, где обсуждают его книги.
1953
Фото: Oyster Bay High School
1953
Фото: Oyster Bay High School
«Радуга тяготения», третий роман Пинчона, вышла в 1973 году, когда автору было 35 лет. Основное действие романа разворачивается в Европе с декабря 1944-го по сентябрь 1945-го. Номинальный протагонист — американский лейтенант Эния Ленитроп, обладающий странной способностью: на месте его сексуальных подвигов падают сверхзвуковые немецкие ракеты «Фау-2». На протяжении 700 с лишним страниц герои пытаются разгадать причины этой закономерности, чтобы поставить ее себе на службу.
За следующие 50 лет «Радуга тяготения» утвердилась в статусе одного из главных произведений западного канона, встав в один ряд с «Моби Диком» и «Улиссом». Этой книге посвящены сотни исследований, выпущены объемные комментарии и конкорданс, не говоря про многочисленные справочники и просто пересказы. Как получилось, что этот не самый дружелюбный текст стал культовой книгой для нескольких поколений читателей по всему миру? Возможно, дело в том, что это не один роман, а сразу несколько — и все они выдающиеся.
Роман о Второй мировой. Возможно, самый точный
«Массовая природа смерти в военное время полезна по-всякому. Служит зрелищем, отвлекает от подлинных движений Войны»
«Нагие и мертвые» Нормана Мейлера, «Отсюда и в вечность» Джеймса Джонса, «Бунт на „Кейне"» Германа Воука — первые американские романы о Второй мировой чем-то напоминали советскую «лейтенантскую прозу»: их авторы тоже делали ставку на искренность и натурализм в ремарковском духе. Потребовалось 20 лет, чтобы Джозеф Хеллер в «Уловке-22» позволил себе не только пугать, но и смешить. И все 30, чтобы превратить самую разрушительную и бесчеловечную войну в истории в пространство непочтительной постмодернистской игры.
В «Радуге тяготения» Пинчон изображает Вторую мировую как сюрреалистическое противостояние двух одинаково мутных сил, и чем сильнее пропаганда заостряет противоречия между ними, тем более условными они кажутся непосредственным участникам событий. Мало кто из героев может объяснить, за что они, собственно, сражаются. Бенефициарами происходящего оказываются зловещие Они — транснациональные картели и военно-промышленные гиганты, стравливающие народы ради наживы. К реальным политическим режимам эти силы имеют мало отношения, неслучайно действие романа происходит под занавес Второй мировой, когда победа союзников — сил «добра» — мало у кого вызывает сомнения. Но персонажам, помутившимся в разуме от пережитого ужаса и легкодоступных опиатов, такая развязка едва ли сулит хоть какое-то избавление.
Это очень шестидесятнический взгляд на войну — с очевидной для современников отсылкой к вьетнамской кампании. Идею капитализма как двигателя войны разделял, наверное, каждый второй участник похода на Пентагон. Но нехитрое политическое содержание Пинчон упаковывает в весьма прихотливую форму. На протяжении повествования герои не раз уточняют свои представления о реальном и мнимом, соратниках и противниках, а сам роман становится одновременно и антивоенным манифестом, и исповедью (существует точка зрения, что в этой книге Пинчон раскаивается в работе на Boeing в разгар Холодной войны), и, возможно, одним из самых убедительных описаний того, что происходит с сознанием обычного человека в зоне боевых действий.
Конспирологический роман. Возможно, эталонный
«Как водится, есть шанс, что у него попросту опять разыгралась паранойя, но слишком уж кучные совпадения»
После второго романа, «Выкрикивается лот 49» (1966), за Пинчоном закрепилась репутация певца паранойи, виртуоза конспирологического «гона», который способен убедить нас в существовании чего угодно: читатели признавались, что, закрыв книгу, начинали видеть следы зловещей почтовой организации «Тристеро» в реальной жизни. В «Радуге», где фигурируют агенты всевозможных разведок (включая советского шпиона Вацлава Чичерина), масоны, мстители-гереро, ведьмы, поиски заговора достигают апогея. Среди поклонников писателя есть те, кто считает, что все это не более чем композиционный прием, способ занимательной организации текста, что Пинчон просто иронизирует над массовыми заблуждениям американцев, увлеченных поисками тайных пружин мировой истории. Но на фоне других представителей интеллектуальной и развлекательной конспирологии — будь то «Маятник Фуко» Умберто Эко или романы Дэна Брауна — Пинчон выглядит гораздо радикальнее и пессимистичнее.
С одной стороны, для него по определению конспирологична всякая попытка установить причинно-следственные связи происходящего и выстроить сколько-нибудь непротиворечивую картину мира. Тот, кто занимается этим достаточно добросовестно и увлеченно, со временем рискует обнаружить, что все связано со всем,— как тут не впасть в паранойю. С другой стороны, Пинчон — экзистенциалист. Для него подозревать во всем заговор означает быть живым, мыслящим человеком. Да, пристально вглядываться в реальность, подмечать пугающие рифмы — занятие опасное (в первую очередь для психики), но это лучше, чем оставаться беспомощным свидетелем, жертвой истории, как несчастный немецкий солдат Готтфрид, которого замуровали в ракету 00000, выпущенную на последних страницах «Радуги».
Роман о людях. Возможно, даже старомодный
«Они влюблены. ***** войну»
Запутанный сюжет, осложненный многостраничными отступлениями и побочными линиями; изощренное и вместе с тем гармоничное письмо (обозревая роман для The New Yorker, поэт Л. Э. Сиссман назвал автора математиком от прозы); грубоватая, несколько армейского толка буффонада, в которую то и дело скатывается «Радуга»,— может показаться, что человек — последнее, что занимает Пинчона. Описания разнообразных страданий, которые люди причиняют друг другу в мирное и военное время; пронзительные вспышки нежности и одиночества посреди катастрофы; моральный выбор, который приходится ежедневно делать каждому на фронте и в тылу,— может показаться, что человек — единственное, ради чего Пинчон садится за рабочий стол.
Нет, Ленитроп, статистик Роджер Мехико, капитан Бликеро, физиолог Эдвард Стрелман, шпионка Катье Боргезиус, инженер Франц Пёклер — конечно, не «просто буквы на бумаге». Как бы ни был причудлив пинчоновский стиль, персонажи книги живут от эпизода к эпизоду с интенсивностью, свойственной скорее реалистическому роману. С точки зрения количества событий, выпадающих на долю главного героя, Пинчон — практически Диккенс, если не автор плутовского романа. На протяжении книги Ленитроп заводит многочисленные романтические связи, исследует тайну своего дара, употребляет гашиш, украденный с Потсдамской конференции, меняет имена и наряды и уносит ноги от многочисленных преследователей. Немногие постмодернистские тексты могут похвастаться таким живым и обаятельным центральным персонажем — шпионом, любовником и жертвой жестоких экспериментов одновременно. Это вполне старомодное измерение пинчоновской прозы редко попадает в поле зрения исследователей, между тем при всем богатстве идей, тем и подтекстов «Радуга» — прежде всего увлекательный авантюрный роман о людях: гриппующих и хиппующих, спасающих и пытающих, занимающихся сексом и ищущих истину о себе и мире.
Роман для совместного чтения. Возможно, лучший
«Теперь все вместе...»
В печально знаменитых «10 правилах романиста» Джонатан Франзен заметил: «С тех пор как информация стала бесплатной и общедоступной, ценность обширного исследования сильно упала». Проза энциклопедиста Пинчона, этого человека-интернета, убедительно свидетельствует, что Франзен заблуждается.
Бывший министр культуры Германии Михаэль Науман рассказывал, что однажды помогал Пинчону, изучавшему личную жизнь математика Софьи Ковалевской. Науману казалось, что она и будет главной героиней будущей книги — настолько глубоко автор погрузился в ее биографию. Каково же было его удивление, когда в опубликованном романе «Against The Day» Ковалевская оказалась персонажем второго плана. Эта байка лишний раз подчеркивает, до чего серьезно Пинчон подходит к своему делу и сколь многого требует от читателя. Знание иностранных языков? В идеале — вместе с диалектами и жаргонизмами. Понимание законов физики, баллистики и биологии? Само собой, а еще желательно разбираться в каббале, картах Таро, европейском кинематографе 1930-х, американской поп-культуре 1940-х и еще нескольких десятках областей знания.
Довольно скоро после выхода «Радуги» возникла так называемая «пиндустрия» — комплекс исследований, которые спекулируют на легендарном бренде, не особенно приближая нас к пониманию Пинчона. В этих статьях и книгах на роман смотрят сквозь различные религиозно-философские доктрины и научные концепции, а сквозь него — на всю мировую литературу. Разумеется, шарлатанами дело не ограничивается — изучением и комментированием Пинчона заняты и серьезные люди. Тем, кто по ходу чтения потерялся в сюжете, можно порекомендовать своеобразный рекап, подготовленный Майклом Дэвиттом Беллом еще в 1980 году. Более опытным читателям пригодятся постраничные комментарии Стивена Вайзенбергера, разгадавшего — вместе с коллегами, студентами и другими пинчонитами — множество загадок романа. Кроме того, существует Thomas Pynchon Wiki — источник ценнейших сведений о разнообразных аспектах романа, включающий индекс и схему взаимоотношений персонажей.
И все же лучший способ разобраться в «Радуге тяготения» — делать это вместе с другими фанатами. Соответствующие группы есть и среди русскоязычных читателей (количество их заметно выросло с 2012 года, когда «Радуга тяготения» была впервые опубликована по-русски в переводе Максима Немцова и Анастасии Грызуновой). В телеграме есть чат Infinite Read, где разбирают культовые переводные тексты, «Пинчат» и «Радуга спойлерения».
Великий американский роман. Возможно, самый влиятельный за последние 50 лет
«Такое бывало и раньше, но теперь его не с чем сравнить»
«Радуга тяготения» вышла в очень удачное время. К 1973 году англоязычная интеллектуальная публика уже была разогрета сложной литературой — романами Владимира Набокова, Уильяма Гэддиса, Джона Барта, рассказами Дональда Бартелми и Уильяма Гэсса, да и ранними текстами самого Пинчона. Теоретически читатель был подготовлен к появлению такой книги — дерзкой, изобретательной, перенасыщенной, совмещающей битническую иронию, модернистскую технику и строгую науку. И все же «Радуга тяготения» вызвала шок.
Самый громкий скандал разразился в 1974 году — через месяц после того, как роман получил Национальную книжную премию (вместо Пинчона за наградой вышел комик Ирвин Кори, поблагодаривший со сцены Брежнева и Киссинджера). Жюри Пулитцеровской премии единогласно выдвинуло «Радугу» на соискание награды, но решение было заблокировано консультативным советом. Они назвали книгу «нечитаемой», «напыщенной», «вычурной» и местами «непристойной». Один из членов совета признался, что одолел лишь треть романа. Это, конечно, только подстегнуло интерес к «неудобному шедевру».
Даже если бы Пинчон не сочинил больше ни строчки, «Радуги» хватило, чтобы он считался крупнейшим американским писателем. Главный герой набоковского романа «Взгляни на арлекинов!» Вадим Вадимыч N. надеялся, что его книге будет «суждено изменить направление всей русской словесности на мое направление». Пинчону удалось проделать это с американской литературой. Его бесспорный авторитет признали, когда писателю не исполнилось и пятидесяти: в 1982 году в интервью Дон Делилло сказал, что автор «Радуги» резко «поднял планку», задав новый стандарт, с которым вынуждены соотносить себя все современные прозаики. «Пинчон превосходит в изобретательности всех американских писателей со времен Фолкнера» — вердикт великого филолога Гарольда Блума. Имя Пинчона давно фигурирует в прогнозах букмекеров накануне вручения Нобелевской премии. Кроме того, его можно назвать литературным отцом самых ярких американских прозаиков последних 30 лет. Влиянию «Радуги» на «Бесконечную шутку» Дэвида Фостера Уоллеса посвящено множество диссертаций. Подобно эпосу Пинчона, «Europa Central» Уильяма Т. Уоллмана — полифонический роман о Европе середины XX века и тяжелом моральном выборе в темные времена; среди его героев — Ахматова, Шостакович и генерал Власов. Джонатан Франзен признавался, что в юности пытался подражать пинчоновскому синтаксису; критики же замечают, что и в своих зрелых романах он соединяет словесную пиротехнику мэтра с толстовским психологизмом. В современной русской литературе явных пинчонитов двое. Это Сергей Кузнецов, который переводил и комментировал Пинчона и в своем «Калейдоскопе» явно опирался на «Радугу» и «Against The Day». И дебютант, скрывающийся под псевдонимом Ноам Веневетинов: в прошлом году он опубликовал роман «План D накануне» о конспираторах, на протяжении нескольких веков безуспешно плетущих прихотливый заговор.
В середине 1960-х, посреди творческого кризиса, Пинчон отправил своему агенту Кандиде Донадио письмо: «Если то, что я пишу, будет хоть как-то похоже на то, что у меня в голове, это станет литературным событием тысячелетия». Важнейшим событием последних 50 лет это уже стало.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram